В. Сорокин: Николай Михайлович Рубцов – русский национальный поэт

Предлагаем читателям запись беседы известного русского поэта Валентина Сорокина и председателя Совета Рубцовского Центра Ю. Кириенко-Малюгина, состоявшейся 1 октября 2002 г. 

Ю.К.-М. Мы ведём беседу с Валентином Васильевичем Сорокиным, который длительное время знал нашего гениального русского поэта Николая Михайловича Рубцова. Несколько вопросов, которые хотелось бы задать Вам. Когда Вы познакомились с Николаем Рубцовым и ваши первые впечатления о знакомстве и разговорах с ним?
В.С. С Рубцовым я познакомился в 1963 году. Я приехал учиться на Высшие литературные курсы. И привели его братья Сафоновы.  Валентин и Эрнст. А было это в сентябре. После занятий, заскочили в столовую, в перерыв вышли на улицу. Там тополя. Красиво. Сели на скамеечке в сквере, переговорили. Конечно, вот Вы прекрасно говорите: Николай Михайлович Рубцов. Конечно, как поэт, есть Николай Михайлович Рубцов. А для меня, пока я жив, он был просто Коля.
    Знаете, у меня есть письмо Коли. Он был нежный человек. Вот он пишет:  – Здравствуй, Валя! Здравствуй, Валёк! Хорошо, да?    
    Дружил он с братьями Сафоновыми. Они очень уважали Николая. И сами моряки же  были. И он  их  уважал. Хорошо, что 
Вы  храните  память   о   таком  поэте. Он  ушёл   первым.   Он 
наполовину интуитивно  прозрел мотивы разрушения России, мотивы разрушения храмов, мотивы уходящего русского народа. Эти войны, бесконечные катастрофы. Кто помнит и уважает прошедших впереди, тот сам повторяет путь благородный.
Ю.К.-М. Вы присутствовали тогда, когда Рубцов читал стихи? В какой компании он часто читал стихи? Что читал? И как читал? 
В.С. Один на один мы часто читали стихи. Я приезжал и уезжал. Я жил тогда в Саратове. Мы с Кочетковым создавали журнал «Волга». Когда я приезжал, в Москву, мы встречались. Когда  я  учился и  уезжал, то ему отдавал ключи.  Договаривался с комендантом. Все от коменданта до студента, от студента до лектора, от лектора до уборщицы понимали и уважали тогда Рубцова. Он и сам был крайне уважительным человеком. Я ни разу не видел, чтобы он кого-то обидел.
   Вот писатель Григорий Иванович Коновалов. Знаменитый. Лауреат Государственной премии. Секретарь Союза писателей. Я сижу, Николай Ваганов, астраханский поэт. Коновалов слушает. Сидим мы, читаем стихи. Николай читает: «Потонула во тьме отдалённая пристань…» При мне он играл на гитаре. У него не было голоса, как у артиста, такого голоса, как у профессионалов. Но он интересно и красиво пел. У него не было в руках той энергии, как у профессионалов. Но дело не в этом. Он настолько интересно пел, что когда его слушаешь, то он  завораживал. Пел:

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмёт ведро,
Молча принесёт воды.

    Знаете, я наблюдал за его глазами. У него в глазах было страдание. Было два страдающих поэта в той эпохе: это Лермонтов и Некрасов. Лицо у него трагическое, много было страдания. Глаза у него всегда  грустные. А взгляд цепкий. Взгляд как бы входил в душу. Как входят слова молитвы.  
   Я никогда не видел его буйным. Я бы не стал о нём писать. Об ушедшем друге тяжело писать. А у некоторых людей, когда стал читать,  я увидел самонадеянность. 
    Когда Коля погиб, мне позвонил Виктор Коротаев: «Коля погиб!» Рассказывал и плакал по телефону. Это одно. А вот Коля погиб, а показывают больше себя некоторые.                   
    Никогда не видел я его оскорбляющим кого-то. Не могу брать на душу эту ложь. Всегда Коля что-то спросит, интересуется. Никогда он не был денежным человеком. Даже скромная одежда на нём смотрелась, как на поэте. Шарфик, шапка, это пальтишко.
    Что ещё сказать? Каждый поэт, бывает, увлекается. Вот мы сейчас увлекаемся в беседе. И может, вылетит какая-то фраза. И Коля мгновенно затушует всё, чтоб не обидеть.

    Григорий Иванович был старше всех. Сидит, за нами следит. Ему нравится. Он так любил поэтов! Спрашиваю: – Почему Вы так любите поэтов? А он отвечает: – Они мне так много дают нового. Между прочим, я заметил, что все хорошие прозаики очень любили компании поэтов. Вот Пётр Проскурин. Юрий Бондарев.
Ю.К.-М. А знаете почему? Во-первых, поэты выражают свои мысли лаконично. В поэзии – квинтэссенция  философии.  Прозаики извлекали эту философию. Может такое быть? Они как скелет получали идею и оформляли прозой.
В.С. Вот сидим Ваганов, Николай Рубцов, ещё кто-то, а Григорий Иванович у окна стоит. Вот мы спорим. Читаем друг другу стихи. И Коля Рубцов просил, например: – Саша или Петя, почитай стихи. Если ему нравились стихи, он мог даже преувеличить. То есть, это говорит о щёдрости души. У Николая Ваганова были как-то не очень удачные стихи. И у Рубцова вылетела фраза: – А это – графомания. И вдруг он увидел моё лицо, насторожённое очень. А был красивый разговор трёх братьев о поэзии. И Рубцов мгновенно так себя повёл, он красиво увёл от обиды Ваганова. Как будто ничего не произошло. 
Ю.К.-М. Можно это назвать деликатность?
В.С.  Это русская врождённая благородная  осторожность. Не оскорбить беседующего с тобой.  Материнская черта наша. Идущая от земли. У Николая было это в стихах.
   Вот при Хрущёве взорвали 11000 храмов. А мы же были мятущееся поколение. Мать моя – верующая.  Коля был – полуверующий человек. Но у него есть строки:
 
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.

    Душа его плачет, но тогда ещё не прозрела. Осторожность видна. Но он тогда не сказал, что надо разрушать. Какая в нём была осторожность, деликатность! Были у него и хулиганские стихи:

Стукнул по карману – не звенит.
Стукнул по другому – не слыхать.

    Это был гимн студентов. А вообще не было человека в этом доме более интересного. В общежитии было много народа: очники, заочники, с курсов. Пели и говорили все в общежитии «Стукнул по карману – не звенит». 
    Рубцов – это продолжение Есенина. Мы без традиции – никто. И насколько Рубцов широко пытался вникнуть в литературу, в литературный процесс, особенно в поэтический мир России. Не буду уж говорить о влиянии Тютчева. Вот он на флоте – крепкий парень. Даже влияние Маяковского у него есть. Стихи есть, как они  рыбачат в океане. Он мог потом разочароваться в поэте. У Маяковского – ритмические конструкции. А Рубцов пришёл к русской национальной поэзии, к музыкальности. Он никого не отодвинул от себя. А приблизил, изучил и взял на данном этапе то, что ему было необходимо.
    Мы проводили первые вечера о Николае Рубцове. Первые  вечера – в ДК «Чайка». Иногда нам мешала милиция. Тогда преследовалось так называемое «русопятство», русофильство, русский так называемый шовинизм. Это маразм, от которого нас до сих пор ещё не освободили.
    Видеть в русском народе шовинизм? Какой шовинизм? У нас сколько погибло людей? Взять Колину родину. Север. Вологодчину. Архангельская область. Там стоят эти обелиски. Там погибших больше, чем в деревнях осталось живых. А помним мы наших погибших, своих родителей, дедов?  Сейчас умирают последние вдовы, которые  потеряли сыновей.
    И мы проводили эти вечера. Вот, например,  Вячеслав Кузнецов выступал. Юрий Дунаев музыку писал на тексты  Коли. Это сверстники Рубцова. Мы тогда воевали за наши реки (против поворота вспять сибирских рек, что принесло бы экологическую катастрофу в Сибирь, – прим. Ю.К.-М.). Был шумный вечер. На вечерах был и В.Кожинов. Но он не выступал в «Чайке».
Ю.К.-М. Это  какой примерно год?
В.С. Год 1978. Помню и такой случай. Как говорится, слово из песни не выкинешь. Мы поставили книгу Рубцова в «Современнике» ещё при жизни Коли. Я был главный редактор в то время. Потом после гибели готовили издание. Опирались на Виктора Коротаева. Делаем эту книгу. Я прошу тираж 50 тысяч. 
Председатель комитета по печати Свиридов  согласился: – Ну, давай, поэт хороший. А параллельно шли на издание стихи Евтушенко о Вьетнаме. И вот эту бумагу для Рубцова хотят передать Евтушенко. У нас назрел скандал. Чтобы не быть мне одиноким, я пригласил человек пять из издательства. Пригласил И.Ляпина и др.  Сидит Евтушенко. Я ему говорю:  – Что ж ты так стучишься? Тебе чуть попозже дадут тираж и бумагу. Вот человека нет. Как мы отберём у него тираж?  Он же не защитит себя. Он в могиле. А Евтушенко говорит: – А мне наплевать, чья бумага.
    Мне потом сотрудники говорят:  – Вот какой Вы человек не боящийся. А я ему тогда всё сказал.  Я был возмущён. Было и разное отношение к нему. Это одна из причин того, что я потом написал большой очерк.
    На курсе был староста – Владилен Машковцев. Такой буйный, огромного роста. Мятущийся поэт. Написал потом блестящий роман в прозе. Он – как Тарас Бульба. А Николай – невысокий, изящный. И тот защищал Колю. Видели их часто вместе в столовой. К сожалению, Машковцев умер два года назад в Магнитогорске.
    Вы мне поверьте: Я думаю, в институте не было людей, кто не уважал бы Николая Рубцова. Вот Владимир Фёдорович Пименов. Ректор. Он – такой грозный. А сберёг Колю. 
    Николай был мудрый человек. Говорят о нём, что он, то учится, то не учится. А Николай тосковал по Москве. Он «тянул» окончание института, чтобы приезжать, встречаться с друзьями. И он не был расхристанный человек (как его рисуют «друзья»,  – прим. Ю.К.-М.). В институте, мол,  не мог никак защитить диплом. А Пименов любил Колю. Рубцов стоит в кабинете перед ним. А Пименов знает, что за дверьми слушают студенты. Он покричит на Колю. И всё. Коля был у нас любимым человеком.
Ю.К.-М. Вы встречали Рубцова в компании с Анциферовым?
В.С. Нет. Знаю, что они по рассказам, встречались, были близки по пониманию жизни и поэзии. Анциферов скоро погиб. 
    Звонил мне Виктор Коротаев. Он плакал, как ребёнок когда рассказывал о гибели Рубцова. Она (Дербина – убийца  Рубцова,  – прим. Ю.К.-М.)  решила   ко  мне  найти  тропу, как  к  главному редактору издательства. Я стал читать её рукопись и не мог до конца дочитать. Отдал жене дочитывать. Я избежал встречи с этой женщиной. Поэзия у неё жестокая.
   Коля уезжал-приезжал. Я был в Саратове. Сафоновы в Рязани. Когда я приезжал, у меня встречались. Были Борис Примеров, Николай Рубцов и я. Сейчас Игорь Ляпин вспоминает о Рубцове, знал его отлично. Поэты поэтов находят. Я был настолько потрясён всем, что мне рассказали.
   Мы прощались с Колей в Москве в октябре (1970 год, – прим. Ю.К.-М.). Он зашёл. Я был в кабинете. Взяли бутылку вина. Коля говорит: – Давай, Валя, простимся, я уезжаю. А потом:  – Валя, ты как Егор Исаев.
 –  Почему?             
 –  Ты такой распахнутый, добрый. Вот ты мне даёшь деньги и назад никогда не просишь.
    А какие там деньги? 3 или 5 рублей. О чём тут говорить? Он дал понять, что всё помнит. А как красиво Коля сказал!
   Прощаемся с ним. Стали уточнять кто, когда родился. Оказалось, что я моложе Коли на полгода.  – Ну, давай обнимемся,  – он говорит. Ты меня проводи. Секретарь обкома хороший, он мне даёт квартиру. Обнялись. Я его приподнял и говорю:  – Чего ты такой лёгкий? Коля, ты как лист.
   А он говорит:  – Валя, а я и есть лист. Мы простились  Коля пошёл в сторону Савёловского вокзала. Он поехал, видно, в общежитие, как я потом догадался. А я на Павелецкий вокзал, в Домодедово, на электричку. Еду почти один в вагоне, а на меня за окном летят стаи листьев. Один лист прилип. И так начинает кружиться. Долго кружился по пути. Вспоминаю Колю, как простились мы. И потом через несколько лет вспоминаю:  – Валя, а я и есть лист. Я, может, слишком чувственно говорю.
    Как я на него сейчас бы смотрел? Спасибо ему за то, что он сделал после Есенина. Рубцов – один из наших родных поэтов.
   Вот «Добрый Филя». В стихах проскальзывало возвращение в детство. У него есть детские стихи, «Про зайца», «Ворона».
     А это: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» Это как вступление к поэме. Если бы Рубцов прожил ещё 10-15 лет, то оставил бы великолепную прозу. Я в этом не сомневаюсь. Размышлительный уровень у него был, о национально-исторических процессах думал. Он задержался на флоте. Николай оставил бы нам изумительную прозу. Он шёл к этому.
    Глаза его очень умные, тревожные. Никакой не было там колючести. А был взгляд из глубины души. Таким он мне запомнился.
Ю.К.-М.  Мы вот занимаемся авторской песней. Вышли на Рубцова. Возьмём 19-й век. Романсы ведь были дворянские. А Рубцов вышел на народный романс. Например, «В глуши», «Душа хранит» и другие. Вот Рубцов писал, вроде бы, о конкретном (о частном), а получилось о главном.  
 
Когда заря, светясь по сосняку,
Горит, горит, и лес уже не дремлет,
И тени сосен падают в реку,
И свет бежит на улицы деревни,
Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети, –          
Воспрянув духом, выбегу на холм
И всё увижу в самом лучшем свете.
В.С. Это изумительно. Я хочу сказать, что у него всё естественно. Жизнь была тяжёлая. Мать потерял. С отцом неясно. Это обострило его понимание окружающего мира.
    Он был, безусловно, под крылом русской поэзии. Смотрите, кто пришёл в культуру. Когда установилась спокойная жизнь в СССР, каждый социальный слой выделил из себя поэтов, художников, композиторов. Твардовский – сын зажиточного крестьянина. Василий Фёдоров, Сергей Наровчатов, Недогонов. Сто раз слышал от него уважение к Кедрину.
     Даже стихи есть о Кедрине. Слышал о Петре Комарове, дальневосточный поэт. Из поколения Наровчатого, Недогонова, Дудина, Сергея Орлова. И о Яшине говорил. О Ручьёве. Тот Колыму прошёл. Десять лет в ссылке пробыл. Пострадал вместе с Борисом Корниловым, Павлом Васильевым. Один раз мы сидели в моей комнате. Ручьёв в гости приехал. Сидели  братья Сафоновы, Коля, ещё поэты. Ручьёва как раз тогда выдвинули на Государственную премию. И Коля спрашивает Ручьёва: Борис Александрович! Ну, вот Вы всё так спокойно говорите. А обида какая у Вас была! А у Вас есть стихи такие, резкие?
    Эпоха была сложная. Боялись ещё. Но в нашем институте никто  ничего  не боялся. Его  (Рубцова)  искренность, идущая  от 
народа, была рождена идущими впереди. Твардовский, Василий Фёдоров. Мы   знали,   почему    погибли    Кедрин,       Васильев,  Корнилов. Мережковского читали. Коля знал, что был Гумилёв. Что был Бунин.
   Была эта троица: братья Сафоновы и Николай. Они были устойчивые. Очень начитанные. Николай в быту был менее защищён. Они несли какую-то ответственность на него.
    Читали мы того же Солженицына. В самиздате читали.
Ю.К.-М. Тогда его рассказ прошёл в «Новом мире», «Один день Ивана Денисовича». Но к нему я отношусь сдержанно.
В.С. А я более, чем сдержанно. От Рубцова я не слышал восторгов о Солженицыне. Вы можете себе представить, что утром встали, а вам говорят:  – Вы знаете: Рубцов иммигрировал.
    Дружный смех участников беседы.
Ю.К.-М. Ещё немного о студенческих годах. О случае в ЦДЛ в 1963 году. Где Рубцов был с 4 по 25 декабря, когда его исключили из института? 
В.С. Он жил, скорее всего, в общежитии. Могли приютить те же Сафоновы. Комендант был из Бутырки. Он иногда кричал: – А, опять этот Рубцов! Но   даже он понимал, кто такие студенты. Была Лида, зам. коменданта. Милая женщина. Как мать родная. Она могла сама спрятать Рубцова.
     Как-то я уезжал в командировку и отдал Николаю ключи от комнаты. Возвращаюсь к ночи и слышу из моей комнаты: «Выплывают расписные Стеньки Разина челны…» Захожу. Сидят 
Коля, Борис Примеров, Боря Куликов – громила 2 метра ростом, Владилен Машковцев. Поют песни. У них за столом всё, как положено. К Николаю народ жался. Он зовущий своей добротой был. Его редко можно было увидеть одного. Вот Саша Петров из Челябинска. Для него Рубцов был величайший авторитет. Классиком Саша  его считал. Уже в то время. Ну, а про случай с портретами классиков Вы знаете.
   Я никогда не видел Рубцова, оскорбляющим кого-то в застолье. Но в ЦДЛ произошла драка. Свидетелем её был Машковцев и он 
рассказывал. И  то, что   он (Рубцов)  был  на  море, то   он   один
дрался против троих. Он их отдубасил всех. Вышел и сказал: – Поехали, Володя. В нём было всё, что положено мужчине. И должно быть. Разговоров о женщинах не было. Мы, мужики, избегали этих тем.  
    Хорошо бы, если бы у Рубцова был сын. Посидели бы с ним.
Ю.К.-М. У Рубцова есть дочь Лена. У неё четверо детей.
В.С. Четверо детей?  Только бы за это одно я бы на месте президента дал ей звезду.
Ю.К.-М. Она сейчас многое понимает. Понимает, кто такой отец в поэзии. Вот Горбовский выстроил до Рубцова ряд поэтов: Тютчев – Фет – Блок  и затем Кольцов – Никитин – Есенин. Ряд дворянских по происхождению поэтов и крестьянских. Рубцов хорошо знал Кольцова. И вырисовывается, что Рубцов продолжатель крестьянской, а фактически народной поэзии. Что Вы думаете по этой теме?
В.С. Я так думаю. Есенин был очень образованный человек. Никитин – народный поэт. Он был настолько образованный человек, что у него есть труды по земледелию, например, как сеять рожь, как убирать. Никитин и сейчас выделялся бы своими знаниями. Он был бы академиком.  
    У Есенина теоретическая работа «Ключи Марии». Это великая работа.  Он  сейчас выделялся бы среди академиков. Как Курчатов. У Есенина есть очерк «Открытие Америки». Величайшая работа.  О том, как уничтожили многомилионный народ. Закупорили культуру местного народа журналисты, кинематографисты. Как будто это о нашем времени говорится. Уничтожали красный народ и его уничтожили. 
    Вот Кольцов. Что такое встреча  Пушкиным? Что такое у Есенина фраза: - Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот. Есенин это говорит. Вот Никитин. Поэт такого уровня, как Никитин, не может принадлежать только крестьянству. Это общенародный поэт. А Рубцов безусловно освоил культуру Блока, культуру Есенина. И я бы о нём так сказал: Рубцов – это русский национальный поэт.

    Опубликовано: Ю.Кириенко-Малюгин. Новая дорога к Рубцову. М. Российский писатель. 2005.