Юрий Кириенко-Малюгин. Пророки есть в Отечестве моём!

Как известно, идеи витают в воздухе, а литераторы доносят их до читателя. О чём же пишут лучшие представители русской интеллигенции второй половины 20-го века: М.П.Лобанов, Ю.И.Селезнёв (1939…1984 г.г.), Г.В.Свиридов?

М.Лобанов, рассматривая проблемы духовности в среде нашей интеллигенции и крестьянства в период 60-х годов 20-го века, в статье «Слово и дело», приходит к следующим выводам.

«В «Братьях Карамазовых» высказываются два противоречивых мнения о будущем России. Прокурор, видимо убеждённый западник, ужасающийся обилию в русской жизни уголовных фактов, упадку морали, сомневается в торжестве гоголевской тройки – Руси. «Не мучьте же Россию в её ожиданиях, роковая тройка наша несётся стремглав и, может, к погибели». Куда более оптимистичен защитник: «Не бешенная тройка, а величавая русская колесница торжественно и спокойно прибудет к цели…».

«Отвлечённая метафизика не в складе русского ума и характера, и «вечные вопросы», так мучившие Достоевского, органически рождались из русской народной жизни… Умный человек, например, понимает, что масса знаний это ещё не культура, главное – как творчески перерабатываются эти знания, подчиняются ли они какой-то руководящей идее автора. Точно так же необязательно «интеллигентом» может быть какой-нибудь доцент, а колхозник нет…Нелепо представить, чтобы духовно стандартизированная, хотя и сплошь дипломированная мещанская масса могла стать питательной средой для романа такой силы, как скажем, «Тихий дон».

Никакое глубокое творчество немыслимо без таких сил, составляющих первооснову духа, как Родина, земля, народ, традиции культуры, вечность. Корневое (крестьяне, народ) соединялось в творениях русских писателей с высотами культуры, оттого и такая крепость их, вечность». «Вытеснение духовно и культурно самобытной Руси, её национально-неповторимого быта Россией новой, «европеизированной», унифицированной, как страны Запада, – этим болели многие глубокие умы России».

«Становится понятным, почему Л.Толстой так ценил Монтеня, когда читаешь в тех же «Опытах»: «Нравы и рассуждения крестьян я нахожу обычно более соответствующими наставлениям подлинной философии, чем нравы и рассуждения наших философов».

«Ох, как мерзка эстрадчина слова…Какой-нибудь модный поэт истекает в словесном самоупоении и так-то вибрирует о человечестве, словно это поклонница его стихов. Голосовое дрожание на одном уровне, набухающее в скопленье слов: парабола, девочка, Россия, интерьер, мадонна, соломинка, коктейль. Всё так красиво и такой контакт со всхлипывающим от эмоций залом…»

В статье «Образ и схема» М.Лобанов, рассматривая художественную ценность романа Л.Н.Толстого «Война и мир», пишет о психологии личности «великого» Наполеона.

«Известно, что многие историки, писатели (в том числе французские: госпожа де Сталь, братья Гонкур и другие) говорили о безграничности эгоцентризма Наполеона…Наполеон говорил Меттерниху: «Что для меня значит 200 тысяч человек?»

«Историки отмечают в Наполеоне его искусное актёрство».

«Поэтому Толстой и говорит о ложном величии Наполеона, опровергает выработанный в Европе «идеал славы и величия», согласно которому для великого не существует никаких нравственных норм, и любое попрание справедливости, любая жестокость и подлость принимается за признак величия».

От автора. Когда такими идеалами эгоцентристы заражают большинство какого-либо народа, тогда и возникает вседозволенность. Примеров в новой и новейшей истории – масса.

«Особенность склада народного ума, мышления, самого чувства – не до конца выговаривать свою мысль, своё отношение к тому или иному явлению, а оставлять место для догадки, для уединённого размышления, как бы зная, что словом нельзя исчерпать всего содержания предмета или чувства, что поговорить около истины бывает чаще содержательнее и многозначительнее, чем повторять прописные истины».

От автора: мастерство поэта и состоит в том, чтобы «заставить» читателя додумывать ситуацию, определить своё отношение и сопоставить с мнением своих близких к данной ситуации. И Добро должно морально побеждать Зло.

Далее М.Лобанов пишет: «Пришвин приводит слова Грибоедова: «Пишу, как живу, и живу, как пишу». И далее: «Для русских писателей творчество, писание книг не было самоцелью…В этом смысле и понятна глубина гоголевских слов о том, что сначала образуй самого себя, как человека, гражданина, а потом уже пиши, уча других. Каждый большой русский художник знал это противоречие между словом и делом, и это была одна из наиболее мучительных проблем их жизни…»

О творчестве Николая Рубцова М.Лобанов написал статью «Сила благодатная» (1975 г., 57). Одним из первых критиков он отметил своеобразие русской поэзии Рубцова:

«Есенин – это, конечно, не просто «последний поэт деревни», напряжённейший драматизм его лирики объясняется глубокими историческими обстоятельствами. В литературу 30-х годов ворвалась яркая и мрачноватая поэзия Павла Васильева, тяжеловесная от колоритного быта и языка, с наэлектризованной чуткостью к атмосфере эпохи. Мы не сравниваем силу дарования поэтов, но в данном случае Н.Рубцов интересует нас как наиболее характерная, на наш взгляд, поэтическая личность, связанная с деревней 60-х годов. Он не знает тяжести того бытовизма, который сказывается в так называемой «деревенской прозе»…

«Его (Рубцова) портреты Гоголя, Тютчева литературно искусны, но куда доходчивее «поэт и друг» в «Памяти Анциферова»:

Среди болтунов и чудил

Шумел, над вином наклоняясь,

И тихо потом уходил,

Как будто за всё извиняясь…

Это друг Рубцова, рано ушедший из жизни.

Он нас на земле посетил

Как чей-то привет и улыбка. »

«Николаю Рубцову дано было сказать своё слово о природе и – что очень трудно после Тютчева – о стихии ветра. Это было бы невозможно, если бы поэт не обладал своим сильным мирочувствованием, в основе которого была «жгучая смертная связь с родной землёй».

Талантливый погибший в расцвете жизни русский критик Юрий Иванович Селезнёв в статье «Златая цепь, или Опыт путешествия к первоистокам народной памяти» писал об истоках истории славян:

«Мы, например, достаточно свободно ориентируемся в древнегреческой мифологии…

Но попробуйте спросить у иного образованного, начитанного русского, вполне серьёзно считающего себя культурным человеком, почему скажем, в «Слове о полку Игореве» русичи именуются Даждьбожьими внуками, а песнопевец Баян – Велесов

внук? Кто они такие, Даждьбог, Велес, Ярила, Стрибог, Мокошь, Хорс, Перун, Сварог, Лада, Прия, Жива, Коло, Род? Какие древнейшие мифические и полулегендарные персонажи проглядывают через образы и деяния наших былинных героев – Святогора, Микулы Селяниновича, Потока, Дуная, Волхва Всеславича, Ильи Муромца, Добрыни Никитича? В какие эпохи уводят нас сказочные образы Ивана-царевича, Царевны Лягушки, Василисы Премудрой, Царевны Несмеяны?…

Что знаем мы о полулегендарных праотцах и вождях славянских? Кто такие Рус, Чех и Лях, Родим, Вятко? Под какими именами известны древние славяне? Почему многие из исторически засвидетельствованных гуннских и древнегерманских вождей носят славянские имена?…

Школьные учебники и до сих пор с завидным упорством хранят молчание о нашей древнейшей истории…

Наши идеологические противники не хуже нашего понимают важность проблемы русского народа как единящей, цементирующей силы Советского государства. Вот почему антисоветизм всё более явно обнаруживает формы откровенной русофобии. Русофобия есть не что иное, как стратегия империалистического «первого удара» по нравственному центру нашей державы…»

Ю.Селезнёв проявил себя как выдающийся идеолог, обосновавший объективные условия сосуществования всех коренных народов на территории СССР. Он одним из первых сказал ещё в начале 80-х годов 20-го века о необходимости борьбы с русофобией, которая грозит развалом державы.

В статье «Поэзия природы и природа поэзии» Селезнёв писал:

«Такие образы природы, как дорога (зимняя дорога, тройка, колокольчик под дугой), берёза, степь раздольная, «Волга-матушка», «желтеющая нива», «разливы рек», не случайно становятся в русской поэзии образами Родины, Руси, России в целом…

Мы знаем, что даже такие поэты, как, например, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Тургенев и некоторые другие, знавшие французский язык «как свой родной», тем не менее писали довольно средние «французские стихи»…И писать стихи на русском языке далеко ещё не значит быть русским поэтом».

В статье «На перепутье эпох» Ю.Селезнёв дал анализ литературы 19-го века и привёл предвидения Н.В.Гоголя:

«Есенин сознавал себя «младшим братом» в семье крестьянских поэтов русской литературы; «старшим» из них почитал Кольцова, в средних числил Клюева…

Так, Достоевский, например, в одном из писем 1871 года к Н.Н.Страхову пишет: «А знаете – ведь это всё помещичья литература. Она сказала всё, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого) – но это в высшей степени помещичье слово было последним…

Писатели-разночинцы…хотя и представляли значительное явление, тем не менее по своей значимости конечно же не могли быть и осознаваться ведущей силой литературы…

…тот же Гоголь утверждает: «Нет, не Пушкин или кто другой должен стать теперь в образец наш: другие уже времена пришли…свойства, обнаруженные нашими поэтами, суть наши народные свойства…, поэты берутся не откуда же нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это огни, из него излетевшие, передовые вестники сил его. Другие времена несут и другие дела, иные задачи, а потому и не напомнят они уже никого из наших прежних поэтов. Самая речь их будет другая; она будет ближе и родственнее нашей русской душе: ещё в ней слышнее выступят наши народные начала»

Н.В.Гоголь и Ф.И.Достоевский предвидели появление народных поэтов. В конце 20-го века в России было много истинных поэтов: М.Исаковский, Фатьянов, Н.Анциферов, А.Передреев, Ст.Куняев, В.Сорокин, В.Федоров, В.Костров и др. Ю.Селезнёв, проведя критический анализ поэзии, не возвёл в то время Рубцова на вершину русской поэзии. Это сделало Время, которое всех поставило на свои места. Читателя не обманешь: он чётко отличает приспособленца и графомана от своего поэта.

В статье «Перед дорогою большою» (1977 г.) Ю.Селезнёв привёл первичный анализ творчества Н.М.Рубцова:

«Николай Рубцов вошёл в литературу в то памятное «громкими» именами время, когда о лучших традициях русской классической поэзии напоминали скорее используемые в стихах имена Пушкина и Блока, нежели сам дух, сам смысл стихотворства многих из современников Рубцова; когда бездуховность «ультрамодных» приёмов, ритмов и рифм, рациональных метафор, ребусоподобных образов выдавалась – чего греха таить – и принималась порою за неоспоримые достоинства и даже подлинно поэтические ценности.

Чуткий ко всему истинному талант Рубцова уже с самых истоков противостоял завлекающей моде мифов о «треугольных шедеврах» и прочих «нетленках»…Поэзия Рубцова была живым ручательством необходимости и возможности их достижения. Имя Рубцова стало, по существу, синонимом того поэтического явления, которое подготовило в сознании читателей переоценку ценностей, напомнив о бессмертии традиций отечественной поэзии. В нём соединились, столь естественно и столь родственно, поэтическая искренность, природность таланта с осознанной необходимостью овладения высоким профессионализмом…

Вряд ли можно назвать случайным тот факт, что более трети всех стихов Рубцова так или иначе связаны с образом «пути-дороги»…

Образ дороги в русской поэзии «был вскормлен образом свободы, всегда мелькавшей впереди!» – вот идея, внутренняя наполненность; вот содержание и устремлённость вековечного образа русской поэзии вообще и у Рубцова в частности.

Поэтический строй лирики Рубцова – в традициях русской классики…Магия лучших образцов рубцовской лирики не в завораживании читателей и слушателей гоготаньем согласных и гласных («…Я – голос…Я – голод…Я – горе…Я – Гойя…»), не в «шаманстве» свистящего шепота сползающихся в клубок шипящих («Чую Кучума…чую кольчугу, чую Кучума, чую мочу…»)…

…У нас не мало сегодня поэтов, претендующих на миссию гражданского осмысления прошлого и настоящего…Вот перед нами, к примеру, поэма Евгения Евтушенко «Ивановские ситцы». В ней воспроизводится история русского народа от подневольного Ивана-дурака до «свидания с маёвочкой», то есть до вовлечения в революционное движение. Иван-дурак почему-то представлен в поэме горьким пьяницей (а ведь речь идёт о народе в целом…)… О подобных истолкованиях истории писал ещё Толстой (напомним ещё раз мысль великого писателя): Всё по истории этой было безобразие…жестокость, грабёж, грубость, глупость…Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России…

…Читая о том, как грабили, правили, воевали и разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли? Кто кормил хлебом…кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей…кто строил дома, дворцы, церкви? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто хранил святыню…поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий передался России, а не Турции?..»

Ю.Селезнёв далее пишет:

«Фамильярно-потребительское отношение к истории совершенно чуждо поэтическому сознанию Рубцова. В его стихах нет заявлений о любви к Родине, к её истории, о причастности к жизни народа, но стихи поэта в высшей степени и патриотичны, и историчны, и народны… В звуках лирики Рубцова содержится музыка дорог, в них сквозит беспредельность, открытость, в них просторно дышать слову…

В связи с музыкально-ритмическим строем поэзии Н.Рубцова рассмотрим мнение Г.В.Свиридова о музыке и песнях.

«В давно прошедшие времена музыка (на Руси) была нескольких видов:

1. Храмовая, собственно духовная, богослужебная музыка.

2. Духовно-народная музыка, песни раскола, гимны (слагаемые отшельниками, монахами, сектантами и т.д.).

3. Народная музыка (богатейшая), музыка праздников, обрядов, календарные песни, свадебные, предсвадебные, похоронные, трудовые и т.д.

4.Скоморошья музыка, музыка профессионалов-шутов, созданная для потехи, для развлечения. Сия последняя была музыкой, исполнявшейся людьми, не имевшими подлинного человеческого достоинства, в сущности – разновидностью дворовых лакеев. К этой песне принадлежит и «Камаринская».

Оркестровая музыка, как это ни странно, может быть ведёт своё начало именно от этой шутовской среды. Отсюда же идёт стиль раннего Стравинского и Прокофьева (многое у Шостаковича) и в творчестве и в психологии.

Романс и песня – наиболее распространённые, наиболее любимые виды музыки. Они проникают в самое сердце человека и живут в нём не только как воспоминания, ощущения; они живут в сердце сами, живые; можно вспомнить мелодию, запеть её самому и т.д. В музыкальной среде полупрезрительно называются дилетанты, а на самом деле большие таланты и подлинные мастера, создавшие изумительные образцы искусства, которые живут до сих пор в сердцах тысяч и тысяч людей. «Однозвучно гремит колокольчик», «Вот мчится тройка почтовая», «Соловей мой, соловей», «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан».

«Бытовые приметы, воспетые в этой музыке, например: красный сарафан, ямщицкая тройка, домик- крошечка и т.д., давно ушли из жизни, а музыка всё живёт, волнует сердца!

Почему? Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах».

Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах».

Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах».

Попытаться ответить! Что главное в музыке и стихах».
Такие вопросы ставил перед собой гениальный композитор Г.В.Свиридов. Вот что он пишет далее «О главном для меня»:

«Художник призван служить, по мере своих сил, раскрытию Истины Мира. В синтезе Музыки и Слова может быть заключена эта истина.

Музыка – искусство бессознательного. Я отрицаю за Музыкой – мысль, тем более какую-либо философию. То, что в музыкальных кругах называется Философией, есть не более чем Рационализм и диктуемая им условность (способ) движения музыкальной материи. Этот Рационализм и почитается в малом круге людей Философией.

На своих волнах (бессознательного) она (музыка) несёт Слово и раскрывает сокровенный тайный смысл этого Слова.

Слово же несёт в себе Мысль о Мире (ибо оно предназначено для выражения Мысли). Музыка же несёт Чувство, Ощущение, Душу Мира. Вместе они образуют Истину Мира».

Г.В.Свиридов сказал далее о скоморохах и скоморошестве.

«Скоморошный стиль в Большой музыке пошёл от «Камаринской» Глинки. «Камаринская» песня – более «дворовая» музыка, чем народная, песня пьяного «дворового» человека, психология «безземельности», скоморошества».

«Стравинский начал служить «русскому» богатому искусству гл. образом за границей. А под конец писал «библейские» (якобы!) сочинения. Всё это не отнимает у него таланта, напротив – его талант дорого им и продавался».

«Шостакович называл подобный тип художника «гениальные холуи» (сам от него слышал), и с этим определением трудно не согласиться. Современный тип скомороха почти начисто отрицает преданность государству, как это было при «железном занавесе».

Но «продажность» буржуазного типа, напротив, называется «свободное творчество»…Речь идёт о том, чтобы служить развлечению, забаве, прихоти богатой и даже иной раз изысканной публики. Это льстит самолюбию художника, который из лакейского состояния (когда его презирают и выносят на тарелке деньги в виде, например, премии) повышен в ранге гения, «законодателя вкусов». Но, по существу, остаётся «холуём», ибо служит прихоти, удовольствию, забаве богатых, а не истине. Возникает вопрос: «А в чём истина?» Не в комфорте ли? Не в хорошей ли жизни? Ведь именно это написано на знамёнах. Но тут уже ответить нетрудно».

Г.В.Свиридов говорит о Глинке:

«Глинка – первая крупная личность русского музыкального искусства. Прекрасная музыка в России существовала и до него…Но Глинка был первым среди музыкантов, увидевшим Россию как целое, как художественную идею».

Г.В.Свиридов привёл основные тезисы по творчеству Глинки: Глинка и стихия русского вальса, оркестровые пьесы Глинки, Руслан и открытие «злого начала», романсы Глинки, Глинка и народное начало, Глинка – новый этап русской музыки, но не её начало, простота Глинки и др.

Г.В.Свиридов сказал о В.Маяковском:

«Маяковский – поэт города…Сколько злобы в его произведениях, он истекает ею. Вспомним, о чём он писал: «Карьерист», «Подлиза», «Сплетник», «Бюрократы». Все поэты – «бездарные». Есенин – «подмастерье». Рабочие: Фоскин, Присыпкин, Двойкин, Тройкин…Сгнивший смолоду, он смердел чем дальше, тем больше, злобе его не было предела. Он жалил, как скорпион, всех и всё, что было рядом, кроме Власти и Полиции…Человек, продавшийся за деньги или честолюбие, лишён любви, ибо одно исключает другое…».

Переброс основной массы русского населения из деревень в города в период «великих» строек нанёс сильный удар по традиционной русской культуре. Русские люди оказались под воздействием «городской», скоморошной, меркантильной, явно нетрадиционной русской культуры. Генетическая доброта русских в городах столкнулась с эгоистическим мировоззрением, насаждавшимся с конца 19-го века и периодами в 20-го веке.

Г.В.Свиридов так говорит о возрождении традиций:

«Художественная традиция нации создаёт свой язык, положим литературный или музыкальный. Музыкальная традиция России и есть, собственно, русский музыкальный язык, на котором писали все великие русские композиторы, каждый по-своему…Язык может в чём-то меняться, но существо его должно оставаться незыблемым…»

Г.В.Свиридов пишет и о творческой идее:

«Творческая идея – плод таланта, вдохновения, прозрений, наблюдений, плод мировосприятия и мировоззрения художника…Творческая идея – плод колоссального осознанного труда и бессознательного вдохновения…В основе большого, крупного творчества обязательно лежит творческая идея…»

В тетради №10 Г.В.Свиридов отмечает:

«Водораздел, размежевание художественных течений происходит в наши дни совсем не по линии «манеры» или так называемых «средств выражения». Надо быть очень наивным человеком, чтобы так думать. Размежевание идёт по самой главной, основной линии человеческого бытия – по линии духовно-нравственной. Здесь – начало всего, – смысла жизни!»

Возвращение к духовным традициям русской культуры, пожалуй, и составляло главное, поворотное и в свиридовском творчестве и в его мировоззрении в 70-90-е годы 20-го века.

Г.В. Свиридов написал музыку на несколько стихотворений С.Есенина: «Осень», «О пашни, пашни, пашни…», «Отвори мне, страж заоблачный…», «Мелколесье, степь и дали…». Интересно, что первые три стихотворения относятся к раннему, практически чисто православному периоду творчества С.Есенина. Затем его, засосала городская «кабацкая» стихия и его талант отразил протест «городу», как пожирателю светлой души поэта. И только после возвращения из-за границы, когда поэт понял разницу между русско-православным пониманием окружающего мира и меркантильным по существу западным мировоззрением, он начал писать русские стихотворения, многие из которых становятся песнями. К сожалению, очень многие поэты блуждают в лабиринтах мировоззрения. Одни из них так и остаются в тупиках денежных коридоров, а некоторые выходят на свет Божий. И тогда они пишут так, что читатель «вспоминает» на генетическом уровне своё место в этом мире, в России.

К сожалению, Г.В.Свиридов не успел открыть поэзию Н.М.Рубцова и написать музыку на его стихи. Уже подошёл к отражению творчества Николая Рубцова в музыке композитор В.Гаврилин. Но не хватило жизненного пути.

Русскую прозу надо читать, писать о ней можно томами. Авторская эмоциональная оценка приведена ниже и дана на уровне восприятия прочитанных книг В.Чивилихина, В.Белова, В.Пикуля, в которых отражены характеры русских людей разных сословий и История России.

И читая настоящих русских прозаиков, и прозревая от картин К.Васильева, и слушая светлую русскую музыку Г.В.Свиридова и принимая его откровения о Слове и Музыке, приходишь к пониманию, что по итогам 20-го века на данный момент времени:

Пророки есть в Отечестве моём!

В критике это – Ю.Селезнёв и М. Лобанов!

В музыке это – Г.В.Свиридов и В.Гаврилин!

В изобразительном искусстве это – К.Васильев!

В прозе это – В.Белов, В.Чивилихин, В.Пикуль!

В публицистике Ст.Куняев и А.Проханов!

В киноискусстве и драматургии В.Шукшин и А.Вампилов!

В поэзии это – Николай Михайлович Рубцов!

И пусть гордыня не обуяет неназванных Достойных!

Статья «Пророки есть в Отечестве моём!» опубликована как глава 16 в книге Ю.Кириенко-Малюгина «Николай Рубцов: «И пусть стихов серебряные струны…» (М.МГО СП России. 2002). Приводится на сайте с незначительными сокращениями.